Стремительно яснеющий восток небосклона расчерчивает первые и робкие серебристые тропы по горным отрогам. Тропы света расплываются и свободно растекаются вширь, превращаясь в необъятный тракт, льющийся на скалистые гребни, маскирующий провалы бездонных ущелий. Сколь часто я наблюдал за пронзительным светом восходящей на горизонте звезды, дарующей нам жизнь, подобно вдохновенному ваятелю оттачивающей суть вещей. В кругосветье нет ничего постоянного, и каждый рассвет всегда внове, ибо видеть в чудесном чудесное — вот ключ ко всем тайнам...
Самозабвенное любование юным миром, освещенным пронзительно-лучистым диском — что может быть приятнее такого времяпрепровождения? Покой, слияние с окружающим, и лишь сиреневые горы парят подо мной, когда, сладко потягиваясь, я выпускаю колечки горячего пара в морозный воздух и лениво наблюдаю, как они уплывают, весело толкаясь. Взмах лапой, и невесомая белая частица моего дыхания играючи проскальзывает между хрустальными когтями, растворяясь в небесной сини.
Уже многие тысячелетия я здесь полновластный хозяин, и могу себе позволить бесцельное дремотное валяние. Я давно освободился от своих познаний, освободился от стремления иметь — моя жизнь свободна и беспечна, и уравновешена, и… так скучна. Я — тот самый странник, навеки утративший возможность вернуться назад.
Трудно ли стать богом, безумством стихий? Нет — всего лишь пройти через любовь, длинною в вечность, всего лишь познать смерть, всего лишь простить. Всего лишь встать на тот путь, которым я иду до сих пор… * * *
Орел, парящий в вольной дали — трилистник, размером не более зрачка самоуверенного бурундука, бойко промышляющего прошлогодние орехи в кроне искривленной сосны в опасной близости от меня. Они не знают, что я рядом, не видят. Просто еще одна скала в длинном разноцветье горной гряды, уплывающей в дальнюю даль, постепенно сливаясь с зубчатыми вершинами на горизонте — просто вальяжно развалившийся вверх животом дракон.
День подходит к концу, еще один бесконечный день созерцания в моей бесконечной жизни, день, наполненный наблюдениями и размышлениями, наполненный безмерной скукой. Мне доступны дали, и я вижу нежный пух за рыжеватыми упругими перьями, трепещущий в воздушном потоке, вижу раскрытый в крике клюв и дрожащий тонкий язык, вижу пристальный взгляд хищника, выбравшего жертву.
Тяжеловесно переворачиваюсь на живот и вздымаю гигантское тело на мощные шипастые лапы. По склонам гор раскатывается гулкий удар, сотрясающий самые их основы, заставляющий чахлыми былинками трепетать одиночные деревья, и бурундук с визгом летит в пустоту. Я заботливо подставляю край хрустального крыла, и дуралей съезжает по нему как по ледяной горке, и дальше бросается наутек, забавно вскидывая задние лапы, не осознавая даже, что избежал сейчас двойной опасности: быть съеденным или быть раздавленным, просто потому, что его кто-то заметил, или кто-то, напротив, не заметил бы…
- Если желаешь немногого, то и многое будет казаться немногим, — переиначиваю я слова старого знакомого, и, пожав каменными плечами, стремительно уменьшаюсь. Отчего бы и не вспомнить бренность смертного тела, посмотреть сегодня на мир глазами маленького существа. Я уже упоминал, что я бог? Ну, и не удивляйтесь.
По краю ущелья медленно пробирается человек. Тщательно выбирает новые места в крошеве гранита и скальных обломков, искрящихся на солнце слюдяными вкраплениями, на которые можно уверенно поставить ногу. Он осторожно пробует обвалы, не сразу перенося центр тяжести, и когда камни текучим ручьем срываются вниз, на мгновение замирает, прислушиваясь. Он уверенно пробирается все вперед и вперед, и наконец замирает около радушно раскинувшей ветви корявой сосны — более чем скромное убежище на сегодняшнюю ночь, отрада путнику.
Нежданное развлечение для меня? Я потираю в предвкушении лапы и пробираюсь вперед, к легкому треску нарождающегося огня в наломанных сосновых лапах.
- Привет! — открыто улыбается он мне. — Вот и занятная компания на вечер!
Я смиренно киваю в ответ головой — да, занятная, и столбиком замираю на грани колеблющегося рыжего круга света.
- Отведай моего угощения, гость дорогой, — и человек осторожно кидает мне кусочек какой-то остро пахнущей еды.
– Какой ты забавный, — комментирует он, когда я беру предложенное угощение и изучаю ее — как же давно я не пробовал человеческую пищу, — и совсем меня не боишься, да?
«Действительно забавный», — весело думаю я про него, пробуя на зуб нечто солоноватое, желтое… раньше это называли сыром, кажется… а сейчас?
Мы задумчиво жуем и изучаем друг друга: он смотрит на меня внимательными темными глазами на обветренном лице, и видит в моих любопытных глазах-бусинках огненные блики.
- Мне здесь нравится, — говорит он мне. — Тишина и одиночество — это музыка стихий, они поют мне… Знаешь, малыш, когда становится совсем уж пусто, вот здесь, — он прижимает руку к груди, и грустно улыбается, — от того, что все движется с размеренностью метронома: работа — дом, работа — дом, я удираю сюда. Здесь — свобода.
Мы молчим и отрешенно любуемся на темные шапки облаков, запутавшиеся в горных вершинах, подсвеченные алыми сполохами заходящего солнца. «Здесь — свобода», — думаю я, — «потому что здесь — покой».
«В покое Земля обретает величие,
сердца делаются бездонными,
а человеколюбие — истинным,
суждения обретают силу и точность». (Лао Цзы)
Человек достает из чехла изящно изогнутый золотистый инструмент и, наклонив голову, вслушивается в отрывистые звуки гибких струн, легко вибрирующих от прикосновения чутких пальцев.
Тихий напев старинной мелодии возносится к сумрачному небу, мелодии, когда-то слышанной мною многие тысячи лет назад — напев души, ищущей совершенства.
Бард. Бродяга. Одиночка… Как знакомо. Что заставляет таких, как он, уходить из дома в жару ли, в холод; упрямо закусив губу, пробираться вверх, по ненадежным каменистым склонам? Что заставляет их идти навстречу пронзительно холодному ветру, с наслаждением подставляя ему лицо?
- Не считай меня сумасшедшим, малыш, — вдруг говорит он, всматриваясь в пламя костра, танцующее прихотливыми арабесками в отведенном ему пределе, — но мне отчего-то кажется, что ты понимаешь меня. Понимаешь то, о чем я молчу, о чем поют мне горы… Я не знаю, чего мне не хватает в этой жизни, ведь, казалось бы, есть все, о чем мечталось когда-то, и даже больше... Тогда почему неспокойна душа, почему она противостоит порядку и покою? Почему от родного меня тянет прочь, к звенящему, непостижимому. Я не могу описать эту пустоту, и потому всё ищу, чем заполнить ее. Днями и неделями дожидаясь, когда вновь почувствую свободу, вдоволь надышусь морозным воздухом гор, когда так близко увижу небо и сияющие звезды, или такую одинокую луну, как сегодня.
«Какое чудесное было утро», — думаю я. — «И занятный день, не канувший в лету бесцельно — мне ведь все равно, чем развлекаться: спасением бурундуков или спасением мира. Но вечер — вечер получился сегодня грустный, потому что этой смятенной душе, которая пытается вырваться наружу из железных тисков бытия, я помогу лишь забвением…
Я ведь знаю, отчего такие, как он, срываются, бросая все, что им дорого; напряженно ожидая, что крылья развернутся за их плечами… Любой путь начинается прямо под ногами, но только ищущие видят его.
А ищущие — всегда поэты, зовущие свободу своей единственной любовью, следующие за мечтой, забывая, что их по-прежнему где-то ждут. Так начинается дорога к богам, на этом держится мироздание…
Но ты возвращайся, бард, забудь про ветер, треплющий твои волосы и возвращайся. Пока не поздно, пока синяя птица не увела тебя туда, откуда нет возврата. Возвращайся, чтобы целовать любимые волосы и закрытые от счастья глаза. Возвращайся, чтобы просто любить, и не ищи в этом совершенства, ибо путь гармонии и согласия не лучше пути противоречий и ошибок. Возвращайся, чтобы продолжать жизнь на этой планете.
А мы, боги, будем по-прежнему ревностно хранить свое одиночество, осуществляя то, чего еще нет, управляя тем, что еще не противится. Идти по облакам, притворно пунцовеющим нежным румянцем от первых поцелуев утренней зари; по молочно-белым облакам, пронизанным светом жаркого полудня; по вечерним облакам, расцвеченным радугой заката.
Может быть, и я вернусь, когда память о доме властно позовет меня обратно, когда минувшие тысячелетия сожмутся в единое мгновение, когда на небе появится Голубая Звезда… Тогда я вернусь.
|
